В свете очередного гендерного холивара, вызванного
исследованиями в США, и пошедшей по дайрям волны после этого - решил запостить немножко о женщинах в Красной Армии во время Великой Отечественной...
Список женщин - Героев Советского Союза Список женщин - полных кавалеров Ордена СлавыОсобенно меня в свое время поразила
Мария Октябрськая - механик-водитель именного танка Т-34 "Боевая подруга", купленного на свои же деньги. Т-34, как и практически вся техника советской разработки - была, конечно, простой и притом эффективной, но решалась эта простота и эффективность как правило за счет экипажа. Например работа механика-водителя танка Т-34, из-за отсутствия каких-либо усилителей на механизмах управления, требовала больших физических усилий, и часто механику-водителю помогал включить нужную передачу стрелок-радист, сидевший рядом. Притом на механике-водителе лежала задача по обслуживанию машины - а технические работы по обслуживанию любого танка требуют не только сноровки, но и силы. Она - справлялась, и погибла в бою. Но она не одна женщина-танкист, хотя именно о ней больше всего знают.
Например вспоминает бывший командир бригады гвардии полковник в отставке Т. Ф. Мельник, живущий сейчас в Киеве:
"...Шел 1943 год. Бригада готовилась к боям на Курской дуге. Для пополнения к нам прибыли с Урала маршевые роты. Я, как комбриг, делал смотр вновь прибывшим экипажам боевых машин.
Подхожу к одному из экипажей. Докладывают: — Командир танка лейтенант Чумаков, механик-водитель сержант Лагунова.
Я поправил:
— Не Лагунова, а Лагунов. Командир танка говорит:
— Товарищ комбриг, это девушка, Лагунова Мария Ивановна.
— Как девушка? Механик-водитель и девушка?!
Передо мной стоит по стойке "смирно" танкист среднего роста, хорошей выправки, с серьезным волевым и загорелым лицом. Я был крайне удивлен, что механиком-водителем боевого танка оказалась девушка. Мне приходилось видеть на фронте женщин, которые хорошо справлялись с тяжелой фронтовой службой медсестер, врачей, связистов, снайперов, летчиков и с другими военными профессиями. Но механика-водителя, да еще прославленной "тридцатьчетверки", никогда не видел. История еще не знала примера, чтобы девушка вела танк в бой. В первый момент я был сильно озадачен и не знал, как поступить с Лагуновой.
В то время я был глубоко убежден, что быть танкистом — не женское дело. Механик-водитель должен обладать большой физической силой — ведь для того, чтобы управлять рычагами танка, требуется большое мускульное напряжение. Надо уметь в любых условиях и при любой погоде на марше и в бою вести танк. Летом в жаркую погоду температура в танке достигает 40-50 градусов, а в бою при интенсивном ведении огня скапливаются пороховые газы — все это затрудняет действия экипажа. Кроме того, экипаж танка, особенно механик-водитель, испытывает в бою большое психическое напряжение, когда противник ведет по танку артиллерийский огонь. Требуется железная воля, выдержка, хладнокровие.
Все это и заставило меня подумать о том, чтобы перевести Лагунову в менее опасное место. Насколько возможно ласково я предложил ей побыть в резерве, посмотреть, обвыкнуть в боевых условиях, а потом, мол, получите танк и поведете его в бой с врагом. Лагунова наотрез отказалась. Она говорит:
— Я приехала на фронт не для того, чтобы отсиживаться в тылу.
Ее поддержали экипаж и офицеры подразделения".
Или вот воспоминания Нины Бондарь, командира танка Т-34:
читать дальшеЯ училась в школе, хорошо успевала. В конце 30-х годов нас призывали: комсомол, на самолет! В школу пришел инструктор: есть желающие поступить в аэроклуб? Человек восемь из класса записались, прошли медицинскую и мандатную комиссии. У меня в семье подозрительных личностей не нашли.
Не думала, что это будет серьезно. Первый год учили мотор, как управлять самолетом на земле. Натура у меня такая — ничего не боялась! И сейчас ничего не боюсь... Первый прыжок с парашютом, даже парни говорят: мы еще подождем, присмотримся. Спрашивают нас: кто желает? — Я! В Бию нас бросали, падаешь в реку, парашют накрывает, вода холодная. Лодки нас караулили. Над городом нам давали зону облета, я низко спускаюсь, лечу чуть не по крышам. Инструктор: почему так низко летаешь?! Бабушка моя ругалась: черти тебя носят! Ты, холера, чуть трубу не снесла! Хулиганила в воздухе. Так мне нравилось летать!
В 41-м году нас мобилизовали, дали переподготовку в Омске, отправили в Подмосковье, в часть ПВО. Летали на У-2 с полевого аэродрома. Начальник отряда вывел нас строем. Радиосвязи не было. Он крылом помашет — делай так. Нас обстреляли. Случайный снаряд попал в мой самолет, повредил ноги, и меня списали...
Направили в резерв, в Москву. Начальник говорит:
— Мы вас отправим в медицинское военное училище.
— Зачем мне медицинское? Я терпеть не могу медицину!
—Ну в регулировщики.
—Еще не хватало! Нет, нет.
А потом ребята, уже побывавшие в боях, из госпиталей, мне говорят: Нинка, в танковое училище набирают. Поехали.
Написали письмо Сталину. Нас там много было таких, инициативных... Вызывают нас, повезли. Подумала вдруг: о-е-ей, что же я сделала? Но назад хода нет. Обыскали. На дверях написано: Ворошилов. Заходим — сидит какой-то военный, не Ворошилов. Спрашивает: что, не похож? Мы, 27 человек, боимся слово сказать. Он говорит: я не Ворошилов, я его заместитель. Потом дал нам напутствие в патриотическом духе и отправил на вокзал с сопровождающим, видимо, из НКВД — фуражка с красным околышем, вид какой-то жестокий. Мы его боялись, молчали как рыбы.
Начальник танкового училища сразу не разобрался. В списке написано: Бондарь Н.И. Меня и потом из госпиталя выписывали, писали — Бондарь Николай...
Началась учеба. Командир роты капитан Шебеко, хороший человек, меня вывел в люди. Я все же была старшиной роты — 150 курсантов. Как свободное время, он ко мне: старшина, поехали. Учил меня водить танк. Когда я прибыла в часть, командиры не водили танки. А я ездила. И мне это очень нравилось!
И вот фронт. Курская битва, бои под Винницей. И под Корсунь-Шевченковским тяжело было... Да я и не знаю, где было легко. Везде было тяжело, просто невозможно... Но привыкаешь как-то и к этому. Идешь и идешь.
Зима под Винницей. Снег только выпал. В танке жарко, душно. Прошу проходящего офицера: подай кусочек снега. Он подает комочек. Я: что так мало? Он: там больше дадут... Я не поняла. А потом пошли в бой, они как начали лупить, один наш горит, второй, третий... Оказывается, перед нами — бункер Гитлера, все сильно укреплено. Мы сдали назад, потом опять пошли.
Да, потери были большие. И меня прямо бесит, когда в иных фильмах и книгах врут — вот наши пошли вперед, и без продыху, и без потерь... Думаешь — покажите же правду, как было на самом деле.
Вот едешь, стоит наша «тридцатьчетверка», башня неизвестно где... Проедешь мимо, подумаешь, какая моя участь... Экипажей у меня много сменилось. Помню, был у нас Сережка, беленький такой, фамилию его забыла... Танк уже сгорел. Мы вернулись и подошли к нему. Я чуть задела за волосы, он — ш-ш-ш и распался. До того мне было плохо... Ребята говорят: что тебя туда понесло, зачем?
Никогда за войну я не была уверена, что останусь жива. У меня даже мысли такой не было! Все равно же убьют... Другого не может быть. Сегодня одного хоронишь, завтра второго. Но думала о себе одно, получилось другое...
Был у меня любимец — тоже командир танка Витя Зорин. На баяне здорово играл и пел. По росту мы самые маленькие, всегда в конце строя — я, Петя Гусаков и он. На марше в его танк ударила случайная болванка, погиб он один.
Ведь если даже немного с ним побыл в экипаже, он уже тебе как родной. И ты чувствуешь, что ты за него в ответе. Он погиб, и ты чувствуешь свою вину перед ним. А потом думаешь — из-за кого? Из-за него, из-за немца. И жалости у меня к ним не было. Давила их батарею, и абсолютно ничего во мне не дрогнуло. Курице я за всю жизнь голову отрубить не могла. А немцев — спокойно. Честно говоря, и сейчас их речь спокойно слушать не могу. Для меня это враг! Сейчас они нам улыбаются, говорят что-то... А я им не верю.
Их тоже я много видела, подбитых и обгорелых. В Германии вели рядом с нами колонну пленных. Кажется, комбат Егоров зовет: Нина, иди сюда. Подхожу — стоит наш переводчик, разговаривает с молодой немкой, механиком-водителем «пантеры» (выделено мной). Убежденная эсэсовка. Она мне говорит: «пантеры» сильнее ваших танков. Я: почему же наши негодные танки побивают ваши «пантеры»? Она: это случайно. Гитлер не сдастся, вас все равно разобьют. И дальше в том же духе, спорить я с ней не стала.
читать дальшеСамое памятное в боях? Что там запоминать?! У командира танка все одно и то же. Езжай и стреляй. И смотри в оба-два, где, что и как. Надо смотреть и думать. И механиком руководить — назад, правее, левее, прямо.
Соберемся, надо выходить на исходную. О, прощай, до свидания. Обнимались. А то и некогда друг другу слова сказать. По машинам! И поехали. Потом уже спросишь по рации: ну как там у тебя? — Да нормально. А ты? — Тоже хорошо.
В истории нашей бригады пишется: в боях за Винницу экипаж Бондарь подбил один танк Т-3, шестиствольный миномет, уничтожил 50 гитлеровцев. На последнее я скажу: кто их считал? Ну, уничтожил пушку — это видно. А живая сила? Мы ударили и пошли дальше. Эти цифры мне и раньше страшно не нравились. И сколько мой экипаж подбил танков — честно скажу, я не знаю, даже примерно. Другой раз приедешь, говорят: Нинка, ты там подожгла. Когда, не знаю. Мало ли я там лупила. Он сразу может не загореться, а немного погодя.
Может быть, кто-то еще ему поможет. Я видела в прицел, что ударила в него и дальше поехала. Меня уже это не касается. Я знаю, что там сзади посмотрят и добьют, если он будет трепыхаться.
Доводилось ли мне самой гореть в танке? Доводилось. Но мы оттуда научились искусно выпрыгивать. В считанные секунды нас уже там нет. Прыгали с башнером классно! А танк, бывало, загорится, а потом потухает. Один раз загорелся, мы выскочили на обочину. Танк маленько дымит... Подъезжает «виллис», выходит какой-то офицер в комбинезоне. Обращается — в чем дело? — к моему механику, который был старше меня на одиннадцать лет, сдерживал меня, бывало, — тихо, тихо... Я в это время перевязываю радиста. Спрашиваю у подъехавшего: а кто вы такой? Тот: ты перевязываешь? И перевязывай! Погавкались с ним, и он уехал. Танк потух, мы сели, поехали дальше. Потом уже спрашиваю у нашего комбрига Викторова:
—Кто к нам подъезжал?
—Так это ты была?
—А что?
—Так это наш новый начальник штаба.
Я научилась уже огрызаться. Комбриг сказал начальнику штаба, что на 59-й машине командир — девчонка. Ну и языкастая — ответил тот, как мне потом рассказали.
Очень уважала я комбрига Петушкова — корректный, отзывчивый. Хороший был и комбриг Белоусов. А вот от замполита Романенко я старалась быть за версту. Был он высокомерный какой-то.
Я почему-то замполитов, их много было, недолюбливала. Придут к нам, выступят: ребята, давайте! Ребята, давайте! А сами...
Романенко мы вообще не видели, чтобы он был где-то связан с передовой. За что он получил три ордена Красного Знамени? Считаю, несолидно это, нехорошо... На День Советской Армии меня всегда приглашали в воинские части. Политработники мне задавали вопрос: как в боях вели себя комиссары? Я им честно, откровенно отвечала: а я их не видела, чтобы они там были. Может быть, где-то и были, я не отрицаю, но у себя я не видела.
Со смершевцами ухо держи востро. Одно дело — борьба с врагом, контрразведка, это я понимаю. А ходить, вынюхивать — кто что сказал, к чему придраться? Но наши парни-танкисты держались в этом отношении молодцом.
Сидим в землянке, в палатке около танка или под ним, и вдруг появляется смершевец. Полундра! Все замолкают, говорят о чем-нибудь отвлеченном. Подойдет. Ему: что пришел? — А, так. — Ладно, иди дальше. Это такой род войск... Но мне они, я вам скажу, не мешали.
Вообще, война — не женское это дело... Сын Владимир у меня военный, майор, уволился в запас. Был в Чечне и в первой войне, и во второй. Я у него спрашиваю: ну как, посмотрел, что такое война? — Посмотрел. Еду, смотрю и вспоминаю тебя, — как мать занималась этим делом-то...
Вылезешь из танка как черт. Умыться негде, воды нет. Очки подымешь. Ни рожи, ни кожи. Не поймешь, кто ты есть. Как усну, мне снилось, что отец работает банщиком, а я у него прошусь: разреши помыться. Если рядом овраг с ручьем или болото чистое, мы комбинезоны в грязи, в песке вытопчем, сполоснем. На трансмиссию положим, мотор заведем, пять минут — и комбинезон высох. Быт танкиста — не для женщины. Но мирилась со всем, терпела. Что меня еще возмущает — показывают женщину на войне, она обязательно курит. А у нас в бригаде никто из девушек не курил, не пил. Спиртное хранилось у меня на всякий случай, просили часто офицеры, но уходили ни с чем, ворчали — да у этой среди зимы снега не выпросишь. Пьющих я и сейчас, честно говоря, терпеть не могу...
Еще в 1979 году пригласили меня в танковую часть. Мы вышли из машины, встретил нас командир полка. Слышу по рядам — у-у-у... Я: что это они? Они мне потом уже говорят: ну надо же, мы думали, приедет огромная женщина-танкист , комбинезон подобрали 60 — 62 размера. А я тогда совсем худенькая была. Подвязали мне проволокой рукава и брюки комбинезона, повезли на стрельбище. Начали стрельбы. Один раз промазали, другой. Я говорю: милые мои, если бы мы так стреляли во время войны, то Гитлер был бы во Владивостоке! Они оправдываются: конечно, вы там стреляли в день-то по сколько раз. А нам один снаряд в год и то не дают. Все равно, говорю, офицер должен уметь стрелять. Я стреляла хорошо. Из пушки — раз, два — обязательно попаду. В училище меня тренировали здорово. Ротный всегда говорил: если не будешь уметь стрелять, тебе грош цена. Тебя не примут солдаты. И вообще тебе нечего делать там.
И два года назад была у танкистов, лазила в танк. Техник спрашивает: похоже на «тридцатьчетверку»? — Конечно, нет. С этим мне, пожалуй, не справиться. На Т-34 я, девчонка, ногу поставлю на педаль, двумя руками за рычаг и он — фыоть! — развернется.
Любила я «тридцатьчетверку», отдаю ей полное предпочтение. Чистила ее с удовольствием. Ребята-офицеры вылезли и пошли. Я — никогда. Говорю, давайте почистим, это же наш дом, наше убежище.
Экипаж другой раз — о... мы же сейчас все равно поедем. — Не знаю, поедем или нет. Давайте мы ее почистим, погладим... Я все делала вместе с экипажем. Однажды ко мне подошла одна девушка из бригады: возьми меня в экипаж. Я говорю: ты знаешь, что такое гусеница? Ее разобьют, нужно ее поднять, перебросить на катки. Кто будет? Мы с тобой не сможем, а два мужика ее не поднимут...
Демобилизовалась я в 46-м году. Уже терпение мое лопнуло. Невмоготу. Кругом одни мужики. Долго еще я на них и смотреть не могла. На самом деле их было больше, значительно больше! Я надеюсь как-нибудь собрать материал и сделать копию танка Т-60 "Малютка" - танка, построенного на деньги детей:
В 1942 году в газете "Омская правда" напечатано "Письмо Ады Занегиной", которое положило начало единственному в стране движению дошкольников по сбору средств для фронта. В нем говорилось:
"Я - Ада Занегина. Мне шесть лет. Пишу по-печатному.
Гитлер выгнал меня из города Сычевка Смоленской области.
Я хочу домой. Маленькая я, а знаю, что надо разбить Гитлера и тогда поедим домой.
Мама отдала деньги на танк.
Я собрала на куклу 122 рубля и 25 копеек. А теперь отдаю их на танк.
Дорогой дядя редактор!
Напишите в своей газете всем детям, чтобы они тоже свои деньги отдали на танк.
И назовем его "Малютка".
Когда наш танк разобьет Гитлера, мы поедим домой.
Ада.
Моя мама врач, а папа танкист.
Ежедневно газета помещала письма детей, отдавших свои "кукольные" сбережения на танк "Малютка". Ада мечтала, что на танке "Малютка" будет воевать её отец - танкист. Но механиком-водителем его стала Екатерина Павлюк (выделено мной), старший сержант 56-й танковой бригады, которая повела его в первый бой под Сталинградом в ноябре 1942 года. Война, наверное, не женское дело. Мне бы не хотелось увидеть свою жену, или племянницу - в грязи и крови, в ежедневном напряжении, в голоде и холоде. Но я - не рабовладелец, я не могу решать за других. Я не могу решать за них. Женщины - вполне себе самостоятельные личности, и решают сами - что они делают и зачем они это делают. И если идут на войну - то тоже знают, зачем. А воюют они - не хуже. Да, есть особенности, обусловленные физиологией - но война вообще противоестественна и против человеческой природы! Она направлена как раз на уничтожение этой самой физиологии - и потому как-то странно рассуждать, кто к ней более приспособлен...